со станции, которые дежурят ежегодно, уже выли сирены трех карет «Скорой помощи», и все было сделано удивительно слаженно, спокойно и оперативно. Через час около станции «Скорой помощи» выстроилась очередь — сдавать кровь, и люди несли продукты, вино, деньги — и всю ночь, пока главврач не вышел и не сказал, чтобы все шли домой, и прекратили петь под окнами, никто не расходился.
— Если бы не эти колготки, — сказал хирург, — перерезала бы вены так — не спасли бы.
— Как чувствовала, — похолодел Мишка Гельфонд.
Первое, о чем подумала Ларочка, придя в себя, хотя голова кружилась от слабости, — девчонка все знала, хотела предупредить, — и Лара опять провалилась в сон.
— Что ты сказала про Марченко, что? — Псоу тряс Мону Ли за плечи, — девочка! Что ты знала? Что ты почувствовала? Что? Скажи?
— Я не могу этого объяснить, — Мона Ли плакала, — я не знаю, как я это чувствую, не знаю…
Крохаль, сопровождаемый свитой, вечером того же дня вылетел в Сочи. Псоу, успев ухватить товарищей из Главка, запер их в просмотровом зале, где товарищи посмотрели отснятый материал. Состав Псоу подобрал блестящий.
— Ну, что ж, — пожевал губами самый главный, — неплохо! И, главное, с точки зрения укрепления дружбы народов — убедительно, — я правильно говорю, товарищи? — Товарищи, в темноте похожие на кротов из сказки «Дюймовочка», покивали головами.
— А девчонка хороша-а-а-а, — протянул один из них, — такая, я бы сказал… надежда советского экрана, не меньше. Но ты ее, Вова (выговорить имя «Вольдемар» мало кому удавалось с разбега), по моральной линии следи, стало быть. В каком классе обучение у девочки?
— В четвертом, — не моргнув глазом, соврал Псоу, — десять лет нашей будущей, можно сказать, звезде!
— Хорошо, уже в пятый скоро, — подытожил товарищ, — а там, понимаешь, не за горами и комсомол. Ты это себе учти!
— Ну, добре, добре, сымай, деньжат подкинем, — сказал ответственный за кино, — и эта… дай экзотики побольше, и костюмы им побогаче надо, а то будет неловко перед товарищами из Узбекистана, всякого, понимаешь.
Когда, проводив группу товарищей до поданных им прямо на территорию киностудии черных «Волг», Псоу, вытирая пот со лба, перепрыгивая через лужи, вбежал в здание, к нему подошла Мона Ли.
— Что со мной будет? — спросила она, глядя в глаза режиссера.
— Все будет прекрасно, крошка Ли! Все одобрено, сейчас должны в пару недель уложиться с этими верблюдами, понимаешь, а дальше — как Марченко. От нее зависит. Кстати, Мона? Ты что, ясновидящая? Колдунья? Ты на нас, смотри, порчу не наведи, или как это у вас там?
— Я не виновата, — Мона Ли дергала молнию курточки, — я же не нарочно. Вольдемар Иосифович, а куда мне теперь жить-то идти?
— А ты где жила? — Псоу опять бежал по коридору, — ты же где-то жила? Ну, у па… у отчима с бабушкой, а бабушка умерла.
— Ой, не нужно меня расстраивать, — пробормотал Псоу, — мир полон скорби, детка. Вообще тебе нужно в школу, же?
— Ну, да, — Мона Ли смотрела на Вольдемара и улыбка возвращалась на свое место, — мне нужно в школу, — твердо сказала она. Словно повинуясь приказу, он взял ее за руку, довел до дверей приемной Крохаля, и сказал секретарше: — Вот, наша актриса. Её необходимо устроить в наш интернат. На полную неделю.
Так Мона Ли попала в элитный интернат для детей работников культуры.
Пал Палыч, занявшийся расстановкой мебели, подумал-подумал, и сделал комнату — для Моны Ли, поставив туда ее кровать и не разобранные коробки с куклами.
Глава 28
— Ой-ой, — суетилась заведующая секцией парнокопытных, сама крошечная, гладко причесанная, стоящая на каблучках так изящно, что напоминала грациозную газель, — вы не перепугаете нам наших подопечных? Ой! только вы не включайте сильно свет! Ой! И не шумите!
— Да что вы так переживаете, — спросил оператор, устанавливая аппаратуру, — это ж верблюд, а не тигра какая!
— Ой, не скажите! это подотряд мозоленогих! Они, знаете, какие? Ох, у них характер!
— Вы правы, барышня, — оператор уставился в объектив, — будь у меня такие мозоли, я бы тоже нервничал … — съемка предстояла быть нелегкой, так как пользоваться верблюдами из зоопарка для езды дирекция запретила, пришлось умолять цирковых, но их основная группа гастролировала, а пенсионный верблюд Гера имел скверный характер и облезлый вид.
— Ничего-ничего, — свяжем при монтаже, — успокаивал сам себя Псоу, — Мона?! Ты поняла? Подходишь к Гере, обнимаешь его за шею, так — Вадик! Крупным берешь печальные глаза верблюда, печальные глаза Моны, печальные глаза Архарова, где-то так…
— Короче, все плакали, — сказал оператор Вадим Брюсов, — я понял. Мона Ли, в шальварах и легком казакинчике, расшитым золотыми нитками, вместе с дрессировщиком Гасаном несколько раз повторила сцену. Гера не реагировал на легчайшее тело Моны, да и вообще — он был очень задумчивый верблюд ценной калмыцкой породы. Меж горбов устроили площадку, перехлестнув ремни под животом верблюда. Мона Ли верблюдов не боялась — видела еще в Орске. Соорудили декорацию — зоопарковские паслись как бы на дальнем плане, а на первом плане стоял облезлый Гера, тек ручеек, смутно виднелись камни крепости, а солнце садилось само по себе. При звуке хлопушки Гера как бы очнулся и посмотрел на Мону Ли.
— Хороший, хороший Гера, — шептала Мона ему на ушко, пока Гера меланхолично жевал жвачку, и его слюни, зеленые, как первая травка, спускались на песок. Застрекотала камера, прожектора мощным и ровным светом залили площадку, Мона Ли, танцующей походкой, почти на цыпочках, обошла вокруг верблюда, и мрачный бедуин, укутанный по брови в платок, подставил ладонь под ее маленькую ступню. Что именно не понравилось Гере, непонятно. Бедуином был переодет его хозяин Гасан, номер, подобный этому, исполнялся неоднократно, но Гера вдруг издал звук, который насторожил верблюдов, отдыхавших в стороне. Медленно раскачиваясь, они приблизились к месту съемки. Жар, исходящий от прожекторов, напоминал им солнце пустыни, а незнакомый верблюд, да еще двугорбый среди одногорбых, им показался странным. Все на площадке почувствовали, что верблюды настроены агрессивно. Гасан закричал:
— Отгоняйте верблюдов! Загоняйте их! Выключите прожектора, бегите, бегите … — и сам бежал, бросив Мону Ли на площадке перед разъяренными верблюдами. Псоу схватился за голову и закрыл глаза, и уже звонили директору зоопарка, вызывали пожарных, скорую помощь и милицию. Мона Ли, развернувшись к спешащим в ее сторону огромным животным, протянула им маленькую ладошку и заговорила на языке, которого не знала сама. Слышалось в ее голосе успокоительное «чок-чок» и какое-то пощелкивание, она шла к верблюдам совершенно спокойно, и вожак, подойдя к ней совсем близко, наклонил голову на длинной шее, дал себя погладить, а потом смиренно лег у ног Моны Ли. Пристыженный Гасан увел Геру, а Мона, улыбаясь уголками рта, сказала:
— Вольдемар Иосифович, давайте снимем, только этих, с одним
